Софронов, А. Время Маяковского. - Текст: непосредственный // Время прощаний и встреч (Путешествия. Портреты. Раздумья) / А. Софронов. – Москва: Современник, 1977. – С. 109-119.
ВРЕМЯ МАЯКОВСКОГО
На кипучей, шумной московской площади стоит памят ник Владимиру Маяковскому. Памятник не академиче ский, нет в нем присущей некоторым скульптурным про изведениям меланхолической грусти. Александр Кибаль ников изобразил поэта словно бы продолжающим шагать по московским площадям и улицам уверенной походкой хозяина жизни. В ясные дни, па рассвете или когда на крыши домов опускается солнце, памятник озарен живым розовато-золотистым светом, и кажется, Маяковский взгромоздился на камень, чтобы могучим голосом провоз гласить:
И жизнь
хороша,
и жить
хорошо.
По правую руку от Маяковского в театре идут его пьесы. По левую — в дни революционных праздников на фасаде здания появляются слова:
Мы говорим Ленин,
подразумеваем —
партия,
мы говорим
партия,
подразумеваем — Ленин.
Жизнь продолжается. Маяковский живет. Живет каж дой строчкой своих стихов, живет, потому что годы Советской власти — и те, что уже прошли в трудах и борениях, и те, что идут сейчас,— время Маяковского.
Е. Т. Кабачешко из Ставрополя в письме в редакцию «Огонька» писал: «Мы, читатели, чья юность наступила в ту пору, когда поэзия Владимира Маяковского шествова ла по пашей стране, сам поэт выступал перед читателями и рабочими в различных городах: Харькове, Краснодаре, Пятигорске...
В годы Великой Отечественной войны стихи Владими ра Маяковского сопутствовали нам в битве за Кавказ, в боях на Висле и у стен Берлина. Я писал об этом в газе те «За советскую Родину», в которой нес в годы войны службу. Но это дела теперь уже давно минувших лет. Мне сейчас очень трудно выразить все, что я думаю о судьбе Владимира Маяковского. Но кратко скажу, что те же «силы», которые укоротили годы жизни поэта, кое-где и сейчас отравляют хорошее творческое настроение поря дочным людям...
Каждому из мало-мальски осведомленных людей, лю бящих советскую литературу, известно, что у поэта Влади мира Маяковского был подвиг, была трагедия, была, есть и будет «Слава поэта».
Всегда помнятся словно на камне выбитые слова поэта:
Мне наплевать
на бронзы мпогопудье,
мне наплевать
на мраморную слизь.
Сочтемся славою,—
ведь мы свои же люди,—
пускай нам
общим памятником будет
построенный
и боях
социализм.
У Маяковского, па первый взгляд, было мало друзей... Но это только кажется, только па первый взгляд. На самом деле у поэта были тысячи тысяч друзей. Для них он жил, писал, к ним обращался стихами и прозой. К ним, прорвав громаду лет, пришла поэзия Маяковского, пришла к тем, кто теперь может только читать Маяковского и что-либо написанное о Маяковском.
Немало за последние годы в литературе нанесено вся ческих модных поэтических поветрий, вольно или неволь но пытавшихся отодвинуть прямую и честную поэзию Маяковского на задний план, изобразить Маяковского и его поэзию отжившими. Те, о которых поэт обобщенно говорил, как о желающих «отдохнуть у тихой речки», не вывелись и ныне. И временами они становились до не возможности надоедливыми. Этому в большой степени способствовали и различные воспоминания, представляю щие в кривом зеркале жизнь Маяковского. Как, например, понять брошенную в мемуарах И. Оренбурга «Люди, годы, жизнь» фразу о том, что жизнь Маяковского «разбилась о поэзию»?
А журнал «Новый мир» (№ 1 за 1967 год) опублико вал воспоминания Б. Пастернака «Люди и положения», в которых личность великого поэта революции представле на в явно искаженном свете. Пастернак пишет: «Мне ка жется, Маяковский застрелился из гордости, оттого, что он осудил что-то в себе или около себя, с чем не могло ми риться его самолюбие».
Вообще страницы воспоминаний Пастернака, посвя щенные В. Маяковскому, нельзя читать без чувства глубо кого возмущения несмотря на весь их субъективизм. И самое обидное, что эти воспоминания, напечатанные в одном из наших ведущих литературных журналов, оста лись без внимания критики».
Да, действительно записки Б. Пастернака остались в печати словно бы незамеченными. Видимо, объяснить это можно только тем, что самого автора столь субъекти вистских записок ко времени их опубликования уже не было в живых. Но следовало ли публиковать их, заведомо зная, насколько они ошибочны и порой, как ни грустно об этом писать, злобны? Возможно, сам Б. Пастернак воз держался бы от их публикации, перечитав их и разобрав шись в том, что они компрометируют не столько Маяков ского, сколько самого Пастернака? Во всяком случае, нам неизвестны попытки Б. Пастернака публикации записок о Маяковском при своей жизни.
Но правда живуча. Правда может какое-то время нахо диться под спудом, а все же потом прорвется.
Такой правдой является сама жизнь и поэзия Маяков ского. Публикация в «Огоньке» статей «Любовь поэта» и «Трагедия поэта» вызвала большой приток писем, сви детельствующих о том, что Маяковский дорог для всех поколений советских читателей. Нет никакой возможности приводить все письма читателей, отозвавшихся на публи кации, пролившие новый свет на жизнь и творчество Вла димира Маяковского, но и не привести хотя бы некоторые из них тоже невозможно.
А. А. Козлов из Челябинска пишет: «Я абитуриент, прожил 21 год и только лет пять назад открыл для себя Маяковского. Не понимаю, как мог раньше не понимать и не любить его, не восхищаться этим железным поэтом и гражданином. Но до сих пор я даже не подозревал и не догадывался, сколько было врагов у моего любимейшего поэта, сколько самоотверженной убежденности и воли нужно было ему, преданнейшему народу и революции поэ ту, чтобы служить своему же народу. И тем сильнее мой гнев и возмущение против тех, кто, может быть, и послу жил причиной настоящей гибели Маяковского, а потом лицемерно выискивал удобную версию его смерти. Теперь эта «бездарнейшая погань» по смеет и голоса подать про тив него: всенародная любовь и признание В. В. Маяков ского навсегда заставили замолчать их голоса в советской литературе... Имя Владимира Владимировича Маяковского навсегда останется в памяти нашего народа как величай шего поэта советского времени, как выразителя идей сво его времени. Его имя стоит рядом с именами Пушкина, Лермонтова и Некрасова. Смело беру на себя ответствен ность говорить от имени десятков миллионов его почи тателей, не многие из них напишут нам, по, прочитав это письмо, они горячо выразят свое одобрение. И, гля дя на этот многомиллионный фронт, пусть почувствуют свое ничтожество те из его хулителей, которые еще живы».
А вот что пишет из Одессы моряк Василий Кузьмич Бирюков: «Маяковский — любимый наш поэт; и мы будем бороться за цели Маяковского, за мир, за коммунизм, как В. В. Маяковский.
В. В. Маяковский — любимый поэт советских людей, он любимый поэт моряков. Он для нас пример, как нужно жить и бороться за победу идей великого В. И. Ленина, за коммунизм».
Любимый поэт моряков... Такой узкой специализации, пожалуй, еще не было в истории поэзии. Но главное в том, что многие, очень многие люди, представляющие очень разные профессии, видят в Маяковском своего поэта.
Офицер В. Колесник из Мурманской области пишет: «Знаю, что как поэт Маяковский жив и будет жить, с каж дым днем находя все больше поклонников своего могучего, революционного таланта».
Именно революционного — этим и дорог Владимир Ма яковский нашему пароду.
А был ли дорог и известен Маяковский нашей моло дежи, той молодежи, которая входила в, жизнь в горячую пору первых, а еще точней, первой пятилетки?
Очень многие из нас в ту пору проходили свои универ ситеты на строительстве новых заводов в Сталинграде и Рос тове-на-Дону, на Урале и в Донбассе. К нам поэзия Мая ковского приходила в чистом виде, не загрязненная мут ными пятнами критических выступлений. Но кое-что и у нас осталось в памяти. Помню, осенью 1927 года Маяковский приехал в Ростов-на-Дону. В ту пору я еще учился в седьмом классе, но стихи Маяковского знал, любил и чи тал на школьных вечерах. Мне посчастливилось, я купил билет на вечер Маяковского. Поэт выступал в Доме Крас ной Армии. Я сидел совсем близко. Помню, как Маяков ский вышел на сцену, снял пиджак, повесил его на стул. Сказал:
— Извините! Я буду работать. Так мне удобней.
Отошел от столика с книжкой стихов в руке к рампе и остановился, внимательно оглядывая зал. Стоял высо кий, красивый, в полосатом джемпере. Потом начал читать поэму «Хорошо!». Чтение поэмы часто прерывалось апло дисментами. Закончив чтение, Маяковский сказал:
— А теперь я буду отвечать на записки.
Отвечая, он разговаривал словно бы с каждым сидящим в зале. Одна записка была оскорбительной. Он зачитал ее и спросил:
— Кто писал? Может, у этого человека найдется му жество выйти на сцену и объяснить более подробно, что он хотел сказать?
И тогда из зала на сцену выскочил маленький челове чек в очках.
— Я... я писал.
— Пожалуйста, я готов объясниться.
Человечек сбивчиво затараторил:
— Вы... вы, Маяковский... вы не поэт... Ваши стихи умрут раньше вас. Это не стихи. Вас забудут. Вы...
Маяковский молча смотрел на человечка, смотрел спо койно, словно со второго этажа на мусорный ящик, потом спросил:
— Все?
— Все... все...— сказал, задыхаясь, человечек.— Ваши стихи никто не понимает,— и направился в зал.
— Стойте! — повелительно сказал Маяковский.— Стойте!
Человечек остановился. Маяковский грозно зарокотал:
— Я не знаю, когда умрут мои стихи... Но знаю дру гое: вы не умрете... Вас при жизни обольют металлом, и вы будете сами себе памятником. Памятником наглости и по шлости... Над вами будут летать, каркая, вороны и делать то, что делают иногда в полете птицы... И все это будет валиться на вашу голову, на всю вашу фигуру!
Зал разразился хохотом и овациями. Человечек сбежал со сцены и, провожаемый смехом, понесся к выходу... За ним следом поднялась девушка. Маяковский обождал, по ка девушка вышла из зала.
— Здесь этот человек сказал, что мои стихи никто не понимает.
— Понимают! Понимают! — послышались возгласы.— Отлично понимают!
— Давайте проголосуем,— сказал Маяковский.— Кто понимает стихи Маяковского, поднимите руки.
В зало поднялись сотни рук.
— Так... Теперь — кто не понимает? В зале поднялось несколько рук.
Маяковский начал считать. «Непонимающих» оказа лось пять-шесть.
— Маловато, — серьезно проговорил Маяковский. — Ну, ничего, со временем и вы поймете.
В это время открылась дверь, и в зал вернулась спут ница человечка в очках.
Маяковский зааплодировал и сказал:
— Правильно сделали, что вернулись.
— У меня был один номерок на вешалку с тем товари щем... Один номерок...
— Надо выбирать достойных товарищей, когда идешь па литературный вечер, — уже добродушно проговорил Маяковский. — А теперь, поскольку мы выяснили, что большинство собравшихся понимает стихи Маяковского, давайте слушать стихи.
Маяковский продолжал чтение...
Через два года на строительстве завода «Ростселъмаш», где я в ту пору работал слесарем, была создана литера турная группа. Мы писали о том, чем жили. Это было го рячее время. Мы строили завод. Бывало и так, что рабо тали по две смены, да еще и без выходных дней. Да, на верно, мы не очень разбирались во всех тонкостях поэ зии... Но одного советского поэта именно в ту пору знали отлично — это был Владимир Маяковский. И, конечно же, мы старались подражать ему. Сочиняли поэтические лозун ги и плакаты, развешивали их в проходной завода, в це хах, над станками — всюду, где только было возможно. Нам хотелось работать так, как работал Маяковский.
...И вдруг 14 апреля 1930 года до «Ростсельмаша» до катилась страшная весть о гибели Маяковского.
В это действительно невозможно было поверить. Все, что делал Маяковский, вся его звонкая сила поэта безраз дельно были отданы атакующему классу. Для нас это бы ли черные дни. В стройке боевой, кипучей мы не знали, что сопутствовало жизни поэта. Мы знали тогда только его стихи. Перед нами стоял образ поэта-агитатора, горлана-главаря. Да, собственно, этот образ остался и поныне. Уже много позже, слушая в Москве на различных вечерах вы ступления тех, кто знал Маяковского близко, кому выпала возможность личного общения с поэтом, слушая эти вос поминания, порой очень хлесткие, остроумные, пересказы вавшие, в общем-то, ответы Маяковского на литературных вечерах, я не раз вспоминал вечер в ростовском Доме Красной Армии и, казалось, незначительный эпизод с че ловечком, пытавшимся оскорбить поэта. И было уже не смешно, а грустно, ибо смешного в этом мало — отбивать ся от окололитературных хулиганов, без удержу топтав ших честное сердце поэта. Нет, это не были рабочие, не бы ли студенты и рабфаковцы, не были те, кто в ту пору жад но осваивал культуру и литературу. Те, кто был против Маяковского, отлично понимали его поэзию. Но их не ус траивала не форма, а содержание. Дело было в идейной направленности его поэзии. И в дальнейшем, в каждом слу чае, когда содержание произведения не устраивало вполне разбиравшихся в форме и в содержании «ценителей» ли тературы, они выступали не против содержания, понимая, что это не будет поддержано, а против формы, что более удобно и, с их точки зрения, более целесообразно, ибо да ет большой простор для литературно-критического крючко творства.
Вокруг открыто тенденциозной поэзии Маяковского шла борьба, завуалированная фарисейски соболезнующи ми вздохами о «потере формы», и особенно наглядно было видно, куда шло направленно главного удара. Наносились удары по таким непревзойденным и поныне вершинам, как поэмы «Хорошо!» и «Владимир Ильич Ленин». Ведь известно, что некоторые поэты, формой стиха пытавшие ся следовать поэзии Маяковского, никогда не были под вергнуты столь сокрушительным критическим ударам. Та ких ударов не было потому, что содержание их поэзии не поднималось до вершин содержания поэзии Маяков ского.
Даже железобетон не выдерживает столь тяжелых уда ров. Железобетон разрушается. А Маяковский был человек. А человеку и поэту мешали работать, так как удары шли по позициям, которые всю жизнь отстаивал Маяков ский. Поэтому так понятны думы и чувства читателей, кото рые и сейчас скорбят о поэте и человеке, считавшем себя заводом, вырабатывавшим счастье. В числе многих напи савших в редакцию об этом, может, наиболее выразительно написал геолог из Якутска И. И. Куклин: «У нас написа но и опубликовано много воспоминаний о поэте, но они по вторяют друг друга, вместо того чтобы дополнять. Слиш ком много «близких друзей» развелось у поэта через два дцать — тридцать лет после его смерти.
Пора снять с поэта многопудовую бронзу, отодвинуть «гром» «трибуна» — показать человека «из мяса всего», показать его ножную, человеколюбивую душу.
Я хочу
быть понят моей страной,
а но буду понят,—
что ж,
по родной стране
пройду стороной,
как проходит
косой дождь.
Мы в долгу перед памятью поэта. Мы разделяли его на части: принимали одно и отбрасывали другое. Ему уже не больно — больно памяти о нем. Оп хотел, чтобы его воспри няли и поняли целиком. Он тяжело переживал, что его не всегда понимали при жизни. Он не хотел быть ни бронзо вым, ни трибуном. Оп хотел, чтобы в нем видели человека.
В том и заключается его трагедия, что очень чувстви тельна и легко ранима была душа, а многие этого не пони мали, не хотели понимать.
В том и заключается его жизненная сила, гигантская сила, что он был человек не со стальными, а обыкновен ными человечьими нервами, не с железным, а по-детски доверчивым и мягким сердцем. Огромная воля давала ему силу, предельное напряжение мыслей и "чувств возвыша ло его, поэтому он казался неуязвимым, поэтому он и не выдержал.
Кто видел всю глубину его души? Разве только мать, сестры, близкие друзья да еще немногие люди.
Маяковский требовал признания талантливых поэтов при их жизни, требовал просто человеческого внимания к ним, тепла. Забота о талантах усиливала нетерпимость к бездарностям. Принципиальность и прямота обходились до рого. Покоя не было. Сплошная борьба. Борьба за лучшую жизнь, борьба за любовь, борьба за справедливость... А в живую, человеколюбивую душу часто летели плевки. «Уставал отбиваться и отгрызаться».
Таким я вижу Маяковского и хочу, чтобы многие его увидели, особенно молодежь. Увидели бы его красоту че ловеческую»,
К сожалению, этого не понимали многие критики и те люди, кто неизвестно по какому праву пытался присвоить монопольное право на владение памятью и бесценным ли тературным наследством Владимира Маяковского.
Жизнь любого человека сложна. Человек не живот по заранее спланированной схеме. У одних жизнь бывает про ще и ясней, у других пересекается многими, подчас траги ческими событиями. Жизнь большого, великого поэта, его творчество не могут принадлежать отдельным людям. Долгие годы неприятно было смотреть, как некоторые лю ди пытались любыми способами закрепить свои «права» на творчество Маяковского, узурпировать каждую строч ку, каждое стихотворение поэта, обратив это узурпи рование в свою пользу, любую — моральную или матери альную.
Маяковский был суров и бескомпромиссен со своими идейными противниками, где бы это ни было — на вече рах, дискуссиях, в статьях, стихах и пьесах, по Маяков ский был добр и доверчив к людям. Он был бесконечно нежен к своей матери Александре Алексеевне, удивитель но скромному человеку, к сестрам Ольге и Людмиле. Но он был добр и к тем, кто, словно бы заботясь о нем, пытался отодвинуть его от жизни, связать цепким, нелегким бытом. Что же, он был человек, и ничто человеческое не было ему чуждо...
Можно только удивляться его мужеству, его поэтиче скому подвигу, совершаемому каждодневно, в обстановке, когда литературные шавки буквально висели на нем, тер зая его в клочья.
Смешно сказать, в то время, когда некоторые критики объявляли Маяковского «непонятным», его стихи уже пе реводились и читались в десятках стран.
Маяковский хотел, чтобы к штыку приравняли перо. Его перо, его поэзия стали действенным оружием в борьбе за революционное преобразование мира.
Поэзия Маяковского жила, и вечно будет жить, как жи вет и вечно будет жить имя великого поэта.
Только надо навсегда очистить память поэта от всего случайного, наносного, от недобросовестных попыток мо нополизировать его наследие. Это надо сделать всюду — и в первую очередь в изданиях поэта. В многочисленных комментариях некоторых изданий читатель иногда узна вал не столько о жизни самого поэта и его творчество, сколько о частностях и зряшних пустяках из жизни дру гих людей. Всяческие ракушки, прилипшие по океанскому ходу жизни поэта, должны навсегда отвалиться.
...Маяковский стоит, добрый и великий, на площади своего имени, пристально всматриваясь в лица своих по томков.
А рядом течет, бурлит, как океан, воспетая им жизнь.